Установка в Петербурге мемориальной доски Карлу Густаву Маннергейму в присутствии официальных лиц РФ и с прохождением роты почетного караула Российской армии повергла в шок не одного меня.

Официально, конечно, доска устанавливалась «генерал-лейтенанту русской армии, служил: 1887–1918». Ради такого случая из запасников было вынуто даже запретное слово «русский». Однако вряд ли кого-то этим можно обмануть. Маннергейм был одним из сотен русских генералов — не самым славным, именитым, выдающимся или героическим.

Теперь вопрос: разве есть уже в Петербурге памятники и мемориальные доски сотням русских генералов, которые были ничем не хуже, а порой прославленней и значимей Маннергейма? Все они, так или иначе, жили, учились, служили в Санкт-Петербурге. Чем они в качестве генералов русской армии для матери-истории ценны менее, чем Маннергейм? Ответ очевиден: ничем, многие из них дают нам гораздо более славные примеры и оставили более важное наследие.

Где монументы всем им — от пламенного монархиста и «первой шашки России» графа Келлера, отказавшегося нарушить присягу императору, а в декабре 1918-го замученного петлюровцами — предками современных украинских карателей, до выбравшего службу Реввоенсовету выдающегося военного теоретика генерала Свечина, чьи труды составляют краеугольный камень русской военной теории?

Очевидно, что «особые заслуги» Маннергейма никак не связаны с его службой в императорской армии. Те «достижения», благодаря которым он действительно вошел в историю, относятся к периоду независимой Финляндии. И эти достижения таковы, что никак не дают Маннергейму права на мемориальную доску в Петербурге, напротив, должны были бы исключать ее появление.

Маннергейм был лидером сепаратистского образования на обломках Российской империи — независимой Финляндии: ее регентом, президентом, неизменным главнокомандующим. Хорошо, допустим, что независимость была для и без того автономной Финляндии лучшим выбором, чем подчинение большевикам. Но независимость эта началась с откровенно русофобских действий — с расстрела русских офицеров в Выборге 29 апреля 1918-го и разгрома там русских памятников. Выборг никогда не был частью Финляндии — это был трофей, захваченный Петром Великим у Швеции. Финны это отлично знали и вели себя, как оккупанты. Получившая независимость Финляндия, возглавляемая Маннергеймом, первым делом набросилась, как коршун, на раздираемую смутой Россию.

«Подвиги» Маннергейма в ходе Второй мировой всем широко известны. Понятно, что как лидер Финляндии Маннергейм имел полное право защищать свою страну, но не забудем, что Зимняя война началась именно из-за того, что СССР попытался вернуть украденное в 1918-м — область Выборга, предлагая тысячи и тысячи квадратных километров в Карелии взамен. Даже в русской эмиграции советско-финская война воспринималась многими как справедливая война за Выборг, что удостоверил П.Н. Милюков, которого трудно отнести к большевистским симпатизантам: «Мне жаль финнов, но мне нужна Выборгская губерния». Финляндию принуждали вернуть украденное, и будь Маннергейм действительно другом России и радетелем национальных интересов Финляндии, он бы сам убедил финское правительство согласиться на условия Москвы.

Но Маннергейм был не только финским сепаратистом и националистом, но и великофинским империалистом, и возвращать Выборг пришлось силой и большими жертвами. А когда Маннергейму выпала возможность нанести России удар в спину после нападения Гитлера, он ею воспользовался.

Вокруг финского участия в ленинградской блокаде нагромождена масса апологетической лжи: якобы Маннергейм «остановился» на старой финской границе, не стремился взять Ленинград и запретил обстреливать город. Миф о «старой границе» опровергается легко. Во-первых, на Карельском перешейке финская армия старую границу пересекла везде, где могла. Во-вторых, остановили ее не старые карты, а укрепления КАУР — Карельского укрепрайона. Если бы, к примеру, Финляндия напала на СССР в 1939-м, то отнюдь не самая сильная в мире финская армия была бы остановлена на том же рубеже и его бы не прорвала.

При этом за пределами Карельского перешейка финны наступали в Карелии везде, где могли, и остановлены были не благородством Маннергейма, а ожесточенным сопротивлением Красной армии. Маннергейм стремился построить на обломках России свою Великую Финляндию и этого не скрывал. Целью Финляндии в ходе Второй мировой был захват русской Карелии, и никак иначе:

«В ходе освободительной войны 1918 года я сказал карелам Финляндии и Беломорской Карелии, что не вложу меч в ножны до тех пор, пока Финляндия и Восточная Карелия не станут свободными…

Двадцать три года Беломорская и Олонецкая Карелии ожидали исполнения этого обещания; полтора года Финская Карелия, обезлюдевшая после доблестной Зимней войны, ожидала восхода утренней зари.

Бойцы Освободительной войны, прославленные мужи Зимней войны, мои храбрые солдаты! Настает новый день. Карелия встает своими батальонами в наши марширующие ряды. Свобода Карелии и величие Финляндии сияют перед нами в мощном потоке всемирно-исторических событий…

Солдаты! Эта земля, на которую вы ступите, орошена кровью наших соплеменников и пропитана страданием, это святая земля. Ваша победа освободит Карелию, ваши дела создадут для Финляндии большое счастливое будущее» (приказ № 3 Маннергейма от 10 июля 1941 года).

Итак, давайте осознаем еще раз: в центре Петербурга в присутствии российских официальных лиц установлен памятник деятелю, который считал необходимым отторжение Карелии от России. Интересный «привет» карельским сепаратистам — немногочисленным, но достаточно влиятельным, чтобы объявить карельский «государственным» в республике, 87% населения которой составляют русские.

Что дальше? Восстановление Карело-Финской республики, упраздненной при Хрущеве? «Воссоединение» этой республики с Финляндией? Изгнание и геноцид русского населения? Этот геноцид уже имел место при Маннергейме в 1941–1944 годах, когда для русских строились фильтрационные лагеря. В них были брошены 24 тысячи русских, из которых 4 тысячи погибли от голода.

Столь же бесстыдной и оскорбительной для жертв блокады и их потомков является миф о «спасении» Маннергеймом Ленинграда. Не от слабосильной финской армии зависела судьба города, а от войск фельдмаршалов фон Лееба и Манштейна (они город тоже взять не смогли, может, и им поставить по памятнику на Невском?). Свою же грязную работу — держать блокаду — финны исполняли честно. Блокада стала действительно блокадой именно благодаря Маннергейму. Если бы финский фельдмаршал хотел оказать любезность «любимому Петербургу», то ему ничто не помешало бы содействовать продовольственному снабжению города, аргументируя это соображениями гуманности (аналогичных блокаде варварских осад с организацией голода войны ХХ века не знали, и немцам было трудно возразить). Так что морил Ленинград голодом именно Маннергейм.

А президент Финляндии Ристо Рюти заявил немцам: «Если Петербург не будет больше существовать как крупный город, то Нева была бы лучшей границей на Карельском перешейке… Ленинград надо ликвидировать как крупный город». В тогдашней Финляндии такие заявления без согласования с Маннергеймом не делались. И в свете этого факта мемориальная доска виновнику голодной смерти миллионов ленинградцев — это пощечина всему городу.

Идеологическую катастрофу, связанную с этим публичным жестом, трудно переоценить. Одним движением российский официоз перечеркнул десятилетия идеологической работы на тему «недопустимости пересмотра итогов Великой Отечественной». Махом обесценена вся риторика, заточенная против героизации Бандеры и Шухевича на Украине. В конечном счете ни Бандера, ни Шухевич не обменивались рукопожатиями с Гитлером и не делали с ним совместных фотографий, как Маннергейм. Одним жестом слиты в канаву тонны наговоренного относительно недопустимости маршей ветеранов СС в Прибалтике.

Не так давно у многих в России вызвала возмущение установка в Армении памятника Гарегину Нжде, одному из лидеров «армянского легиона» в германских рядах. Критика в адрес Армении была весьма громкой и нелицеприятной. Однако Нжде считается армянами героем не за войну с русскими, а за войны с турками и защиту армян от геноцида в 1915-м. Он никогда не был русофобом и не строил лагерей для русских, он не ручкался с Гитлером и фактически добровольно сдался в руки советских властей в Болгарии в 1944-м, выражая готовность сражаться с турками в случае советско-турецкой войны.

Для сравнения: Маннергейм строил «Великую Финляндию» именно на руинах Российской империи. Провозглашал захватническую политику в отношении России. Строил для русских концлагеря.

Другими словами, мы сами зашвырнули себе бревно в глаз, причем такое, что оно придавило всю нашу антифашистскую риторику на ближних границах. Такая вот «политика памяти».

Но дело не только в антифашизме. Многие пытаются поставить чествование Маннергейма в контекст «национального примирения красных и белых». Мол, Маннергейм — это такой же белый и царский генерал, как Корнилов, Дроздовский, Марков, Деникин, Врангель и т.д. Мне даже встретилось нелепейшее заявление, что, раз Маннергейм входил в окружение царя-мученика, то, значит, «он не может быть фашистом и врагом России». О своем окружении Николай Второй с предельной откровенностью высказался в дневнике: «Кругом измена, трусость и обман».

Маннергейма же с белыми генералами разделяет принципиальная пропасть. И эта пропасть — не только сотрудничество с германскими нацистами. Лозунг Белого движения — «За единую и неделимую Россию!» И основанием примирения красных и белых может быть только национальная основа — та, о которой говорили сменовеховцы: белые боролись за единую и неделимую Россию, а большевики восстановили ее единство на деле. Конечно, из 1925 года этот тезис выглядел лучше, чем выглядит из 2016-го, когда мы видим, что именно большевистская нацполитика привела к украинизации, отторжению Южной Сибири и т.д. Но в 1939 году, когда Красная армия брала Выборг, многим из белых казалось, что большевики делают то самое дело, которое белым не удалось.

Маннергейм же никогда не сражался за единую и неделимую Россию. Он был сепаратистом и раскалывал Россию, разделял ее, стремился поживиться на расколе и смуте. Если бы единая Россия была бы белыми восстановлена, то, несомненно, Деникину, а то и Краснову пришлось бы отбивать у Маннергейма тот самый Выборг.

В разгар Второй мировой генерал Туркул написал Маннергейму письмо с просьбой довести до сведения немцев, что, если они не изменят антирусскую оккупационную политику, то проиграют: «Пусть нынешние исключительно трагические обстоятельства побудят Ваше Высокопревосходительство поднять голос в защиту единственной возможности спасти положение перерешением русского вопроса». Маннергейм не удостоил Туркула прямым ответом, но передал через финского посла в Риме реплику: «Русские эмигранты ничему не научились». По мнению Маннергейма, большевики не тронули бы независимости Финляндии, так что бояться ему было нечего и содействовать русским эмигрантам, которые поставили бы вопрос о воссоединении Российской империи, у него не было никакого резона.

Другими словами, мемориальная доска Маннергейму в Петербурге — это монумент успешному сепаратизму, направленному на раскол России, и антирусской политике, выходившей далеко за границы нынешней Финляндии и нацеленной на Карелию. Это поощрение региональных элит чествовать тех идеологов и деятелей, которые выступали за отделение от России, за карельский, татарский, башкирский, кавказский, калмыцкий и т.д. сепаратизм. Даже если этот сепаратизм был связан с сотрудничеством с гитлеровцами. Все можно — Маннергейм разрешил!

И то, что этот сепаратизм не только не был отвергнут нашим официозом, но и получил его прямую поддержку, аж с почетным караулом, наводит на грустные размышления о нашем будущем как единой страны.

Егор Холмогоров, публицист, историк

Источник

Опубликовал автор Melissa