Публикуем текст выступления главы РОД Натальи Холмогоровой на встрече Русского чайного клуба в Санкт-Петербурге. Встреча, посвященная русской правозащите, состоялась 19 марта.  

Здравствуйте! Я Наталья Холмогорова, руководитель русской правозащитной организации «Правозащитный центр РОД».

В минувшем году наша организация отметила важный юбилей: десять лет нашей деятельности. Десять лет – большой срок, и, наверное, пора уже подвести итоги, понять, что принесла наша работа русскому движению и русскому народу – и куда идти дальше.

Прежде всего надо уточнить: когда мы говорим, что «русской правозащите 10 лет», что РОД – первая национальная правозащитная организация – это, разумеется, не означает, что до того никто не защищал права русских. И до 2005 года русские активисты подвергались преследованиям – и не только защищались сами, но и помогали отбиваться друг другу. И до 2005 года случались громкие уголовные дела или судебные процессы, в которых выделялись элементы межнациональных конфликтов или притеснения русских – и были активисты, которые в этих конфликтах поддерживали русских. Здесь можно вспомнить, например, дело Блохина-Коноваленко: двух милиционеров (тогда еще), которые боролись с азербайджанской наркомафией в Подмосковье, разоблачили сеть, отправили наркоторговцев за решетку, но затем, с подачи диаспоры были обвинены в превышении полномочий и отправлены в тюрьму. За них боролись православные активисты – но использовали при этом вполне национальный дискурс и риторику, и борьба их завершилась победой: милиционеры были оправданы.
Однако такие случаи были единичными – а «русской правозащиты» как концепции, как последовательного направления деятельности, не существовало.
Не знаю, нужно ли рассказывать, с чего все началось. Историю Александры Иванниковой, женщины, осужденной за самооборону от насильника, я рассказывала уже много раз, в том числе и здесь, в Питере. Думаю, что и вы все ее знаете. Или нет?

(Александра Иванникова, 28-летняя москвичка, поздно вечером возвращалась домой, поймала «частника» на улице. Частник – гражданин Багдасарян – завез ее в темный переулок, остановился и сказал «а теперь снимай штаны». Александра уже однажды подверглась нападению и с тех пор носила с собой для самообороны нож: и теперь, когда он уже стянул штаны, она выхватила из сумочки нож и ткнула его в голую ногу. Однако попала в бедренную артерию – а это почти мгновенная смерть от кровопотери.

По обстоятельствам дела было вполне очевидно, что он действительно пытался ее изнасиловать, а она действительно не хотела его убивать (иначе била бы не в ногу, верно?) – однако ее судили и признали виновной, приговорив к тюремному заключению и выплате огромной компенсации родителям насильника. Когда об этой вопиющей истории вышло несколько публикаций в СМИ – к делу подключилась армянская диаспора: началась кампания на тему «Иванникова – маньячка, которая бегает по ночам с ножом и режет мужчин».

Для меня точкой невозврата стала реакция статусной правозащитницы Светланы Ганнушкиной: Ганнушкина сказала буквально: конечно, ужасная история, конечно, Иванникову очень жаль, ясно, что она не виновата, мы бы непременно ей помогли… если бы только она не была русской, а убитый армянином. Вот если бы не было здесь «национального вопроса»! Но он есть. Мы не можем защищать русскую, которая, пусть и нечаянно, зарезала армянина – это фашизм!

Т.е. существующие на тот момент правозащитники отказали девушке в помощи, прямо мотивируя тем, что она русская. Это потрясло меня. Я подумала: если русских никто не защищает – значит, мы сами должны защищать друг друга!

До того я не имела никакого отношения ни к юриспруденции, ни к правозащите – я вообще филолог. В нашем тогдашнем кружке юристов тоже не было, соратники-юристы присоединились уже позже. Но мы делали, что могли. Писали об этом в соцсетях, которые в то время только начинали развиваться – главной социальной сетью в России был ЖЖ. Ходили на суд, проводили пикеты и митинги у суда – тогда это еще не запрещалось; провели большой митинг на Пушкинской площади. Словом, подняли шум и то, что называется, «привлекли общественное внимание». И это окончилось победой – при пересмотре дела сама прокуратура отозвала свое обвинение, и Александра Иванникова была полностью оправдана!

С этого все началось.)

Итак, русская правозащита как концепция. Сейчас это звучит достаточно банально – но десять лет назад это было нечто не просто новое, но и парадоксальное, абсурдное. У нас постоянно переспрашивали: «Русская правозащита? Правозащитники – и вдруг защищают русских? Как это? Разве такое бывает?»

Дело в том, что в то время общественный климат и, так сказать, самосознание русского движения были совсем иными, чем сейчас. Понятия демократии, гуманизма, прав и свобод, концепции правозащиты или гражданского общества воспринимались однозначно как ложные и враждебные. Русское движение противопоставляло себя всему этому. Тому были серьезные причины: именно под этими либеральными лозунгами в течение всех 1990-х годов происходила Русская Катастрофа, под этими лозунгами русских унижали и откровенно уничтожали. «Демократы» — это те, кто скупает за бесценок заводы и распродает их на металлолом, а рабочих выгоняет на улицу. «Правозащитники» — те, кто ни слова не говорит о геноциде русских в Чечне, но с пеной у рта защищает «несчастненьких» чеченских боевиков, захватывающих роддома и отрезающих головы. Таково было непосредственное впечатление людей о «европейских ценностях» — поэтому эти ценности у патриотически и национально настроенных людей вызывали жесткое отторжение. Если вы прочтете, например, старую работу Константина Крылова «Новый мировой порядок – тезаурус» — то увидите там именно жесткие насмешки над «общечеловеческими ценностями» и месседж, что все это разводка для одурачивания и унижения людей вообще, особенно русских.

Достаточно сказать, что среди националистов (именно) почитание Сталина было, можно сказать, мейнстримом – причем не как у нынешних сталинистов, которые стараются в нем найти что-то хорошее, а именно в стиле «да он бы вас всех расстрелял!» А кто не любил Сталина, те любили Гитлера или, в лучшем случае, Ивана Грозного. И спор между «красными» и «белыми» фактически шел о том, что же делать с людишками – расстреливать, головы рубить или, может, лучше сразу в газовые камеры.

Однако факт, что выигрывают в исторической перспективе именно те народы и общества, которые приняли эти понятия и им следуют. И что успешная национально-освободительная борьба не ведется под лозунгами: «Всех убью, один останусь!» Может быть, где-нибудь в Африке и ведется – но у нас не Африка. Рационализм и гуманизм выгодны: это морально сильная позиция – и это позиция логичная, которую можно развивать, применять в разных обстоятельствах и с ней двигаться дальше.

«Русская правозащита» стала чем-то удивительным и неслыханным – и для либерального лагеря, и для национально-патриотического. «Для иудеев соблазн, для эллинов безумие». Для либералов это была какая-то мимикрия: «Ой, фашисты о правозащите заговорили, ха-ха!» Для национал-патриотов – «соблазн». Какие еще права человека, это все от лукавого! Однако быстро выяснилось, что «европейские ценности» не просто не уничтожают национальные – наоборот, в логике европейских ценностей, в логике гражданского общества, в котором различные сообщества борются за свои права и интересы, национализм становится намного более стройным, логичным и привлекательным. «Вы ненавидите инородцев за форму носа!» — Нет, просто не хотим, чтобы они нарушали наши права. «Вы хотите угнетать другие народы!» — Нет, мы хотим равенства с ними. «Вы считаете, что русские чем-то лучше всех остальных!» — Нет, просто русские – это наше сообщество, мы выступаем за свои групповые интересы. «А почему вы помогаете только русским, это же фашизм!» — Нет, это выбранное нами направление работы.

Основных направлений у нас всегда было два: первое – помощь пострадавшим от этнической преступности или русским участникам этнических конфликтов, второе – помощь русским активистам, неправомерно преследуемым государством. Но не раз к нам обращались люди с какими-то иными проблемами, связанными с тем, что государство или силовые структуры так или иначе нарушали их права. Самооборонщик, на которого напали пьяные милиционеры; многодетный отец, у которого чиновники требовали снести вполне законно построенный им дом; русские жители СНГ, которые не могли получить русское гражданство… Самые разные бывали случаи, если начать рассказывать о них, то выступление затянется до ночи. Так же для нас с правозащитой всегда была тесно связана благотворительность: до 2014 года мы благотворительно помогали в основном политзаключенным, и изредка – каким-то людям, попавшим в трудную ситуацию, а в 2014-2015 году, когда в Донбассе разразилась гуманитарная катастрофа – организовали постоянную помощь прифронтовым районам ЛНР, так называемые «гуманитарные караваны РОДа».

Что можно сказать об итогах нашей работы за десять лет?

Первый и главный итог – это, конечно, наши дела. Помощь конкретным людям. В отличие от политики, правозащита не ставит себе глобальных задач, не оперирует статистикой, «численностью» и т.д.; ее предмет – индивидуальные, неповторимые человеческие судьбы. За эти годы к нам поступали сотни, может быть, и тысячи обращений: сотням людей мы оказывали помощь – в разном формате и диапазоне, от короткой юридической консультации по телефону или заметки на сайте до полноценного многомесячного участия в процессе – и десятки историй, в которых мы принимали активное участие, завершились победой. Это то, ради чего я работала – и это для меня самое важное. Даже если бы не было никаких других результатов – этого было бы достаточно, чтобы наша работа была осмыслена.

Но были и другие результаты – так сказать, косвенные и более глобальные.

Подчеркну: то, о чем буду говорить дальше, я, разумеется, не считаю только нашей заслугой. Это было бы просто смешно. Никакая организация не может в одиночку изменить общественный климат или мировоззрение множества людей. Но мы активно участвовали в этом, мы были, так сказать, в фарватере этих изменений – и думаю, в этом есть определенная наша заслуга.

Первый результат – то, о чем я уже упомянула: решительное изменение «физиономии» и самих принципов русского национального движения. На смену «русскому фашизму» — брутальному, контркультурному, «национализму Сталина и Гитлера» — пришел «национализм с человеческим лицом», обращенный к реальным людям и их реальным потребностям. Основами его стали уже не какие-то фантазии, обиды, исторические симпатии-антипатии, ролевые игры, а очень простые и четкие вещи: вот есть русские – обычные люди, те, что по улицам ходят. У них есть свои интересы, свои проблемы. Есть права – и их права иногда нарушаются, и это плохо. Каков бы ни был человек – не надо нарушать его права. Неизбежный следующий шаг такой: а может быть, у них есть и политические права? Если они имеют право не быть убитыми, ограбленными, изнасилованными, если к ним надо относиться с уважением – может быть, они имеют право и сами решать, как им жить? А это уже выход к национал-демократии. Не случайно вот эта обновленная концепция национал-демократии, получившая сейчас широкую известность и популярность, зародилась и вырабатывалась именно в РОДе и вокруг него.

Второе следствие нашей работы, тесно связанное с первым – выход на гражданское общество. С самого начала мы в нашей работе активно задействовали «сочувствующих» и опирались на них. Мейнстримовые правозащитные организации того времени были вообще достаточно закрыты. Не специалистам порой трудно было понять, что в них происходит и чем они занимаются. Мы были всегда открыты и прозрачны. Наше финансирование – это всегда был краудфандинг. Никаких грантов, никаких фондов – только неравнодушные русские люди, сочувствующие нашей деятельности и готовые в ней участвовать. И каждый, кто жертвовал нам хотя бы сто рублей, действительно становился участником – он получал благодарность (если называл себя, то я благодарила его лично), и читал в соцсетях, а затем и на нашем сайте подробные и личные отчеты о том, что и как мы делаем и как потратили, в том числе, его деньги. Там, где требовалась, т.с., человеческая помощь, мы приглашали волонтеров. Правозащитный центр – не массовая организация по сути своей, он не предполагает большой численности, и у нас большой численности никогда не было; но вокруг нас всегда было такое «облако» сочувствующих и помогающих. Да и мы сами не были какими-то небожителями-«специалистами»: мы были общественные активисты, делающие то, что в принципе может сделать каждый.

Такой подход к делу привел к тому, что примерно в 2008-2012 годах в русском движении сформировалась своего рода мода на правозащиту. У нас появились последователи и подражатели. Первым из них стала организация «Русский вердикт», поставившая себе более узкую задачу – юридическая защита националистов, обвиняемых в насильственных преступлениях. Затем появились и другие. Правозащитный отдел, хотя бы из одного-двух человек, был при каждой уважающей себя националистической организации. Все эти националистические правозащитники в основном, конечно, защищали сами себя и своих товарищей – от преследований государства. Но это ведь тоже очень важно! Правозащитником в какой-то момент называл себя даже Тесак! Даже скинхеды, вышедшие из тюрьмы, уже не отправлялись опять «на дело», а вместо этого говорили: «Теперь я буду заниматься правозащитой!» — и начинали собирать грев для своих сидящих товарищей.

«Мода», конечно, через несколько лет схлынула – но трудно сказать, сколько людей прошло через это увлечение и благодаря этому получило навыки самоорганизации, взаимопомощи, краудфандинга. Сам опыт живой, непосредственной связи с людьми – ты помогаешь кому-то, и не молча, а обращаешься к другим людям и просишь их помочь тебе помогать. Это изначально свойственно скорее благотворительным проектам – но на самом деле очень важно для каждого, и для общества в целом.

В 2011-2012 годах, во время протестов, когда ситуация обострилась и, т.с., мобильная правозащита потребовалась очень многим – мы увидели наглядно и уже в более широком масштабе, как работают эти принципы. Уже вся оппозиция делала то, что первоначально вырабатывалось и практиковалось у нас. Появились проекты, работающие полностью на краудфандинге – как, например, «ОВД-инфо»; появились отряды волонтеров, которые после массовых задержаний ездили по отделениям, передавали туда еду и питье для задержанных, и волонтеры-юристы, которые приезжали и вытаскивали задержанных оттуда; и сам вот этот стиль мобильности, обращенности к публике и постоянного контакта с публикой – это все были очень знакомые для нас вещи, потому что еще во второй половине двухтысячных все это делали мы.

Наконец, третье следствие, которое я вижу, тесно связанное со вторым – это то, что мы участвовали в обсуждении и даже порой иниицировали обсуждение общественных проблем, с которыми мы сталкивались как правозащитники – однако проблемы эти не узкие, они носят идеологический, политический, даже нравственный характер.

Здесь я имею в виду, конечно, прежде всего проблему 282 статьи. Вот скажите мне: 282-я статья нужна – или ее надо отменить? (Все говорят: отменить.) Как приятно видеть такое единодушие!  А знаете ли вы, что, если бы мы перенеслись сейчас на десять или даже на семь лет назад, вы так же дружно сказали бы «да»? Ну, как минимум, мнения бы сильно разделились. Когда мы начинали свою работу, общее мнение среди националистов было таким: статья эта плохая, потому что по ней преследуют только русских – а надо, наоборот, русофобов преследовать! У либеральной части общества мнение было формально противоположное, но по сути такое же: хорошая статья, пока по ней преследуют русских фашистов, но вот «разжигание к социальной группе» — это безобразие. В общем, сажать за слова хорошо и правильно, главное – тех, кого надо, сажать. Это был мейнстрим. А о том, что нельзя вообще сажать за слова, нельзя запрещать людям думать так или иначе, не должно быть уголовного преследования за то, что человек выражает свое мнение – какое бы глупое или злое мнение это ни было – говорили очень немногие, и это звучало как какой-то парадокс, выпендреж.

Мы сами прошли долгий путь в отношении к 282-й статье. Одно из первых наших дел вообще-то была коллективная подача заявлений по 282-й на Аллу Боссарт – такая публицистка, которая написала что-то очень неприятное про «природную склонность русских к лени, пьянству и воровству». И про «доброкачественные гены», которые у Ходорковского есть, а вот у русских их нет. В тот момент не было идеи, что это что-то дурное. Но постепенно, изучая вопрос, глядя на то, как сформулирована 282-я, как она применяется, понимая, зачем она сформулирована именно так расплывчато – пришли к выводу, что ее не должно быть. Что это такое «оружие», которое не стоит использовать даже против врагов – так же, как не стоит применять ядерное оружие: ущерб для общества в целом и, в конечном итоге, для тебя самого, будет больше, чем эта кратковременная победа.

Придя к такой позиции и твердо ее заявив – это было в 2008 году – мы поначалу выглядели странными чудаками на националистическом поле. Но мы твердо заявили эту позицию и не отступали; и постепенно она завоевывала умы все большего и большего числа людей. До победы еще далеко; но в политсообществе уже существует влиятельная страта принципиальных противников преследования за «мыслепреступления», причем среди них и правые, и левые, и «яблочники», и люди из «Открытой России» — т.е. совершенно ни в чем друг с другом не схожие и не согласные, однако схожие в одном: они уважают позиции друг друга, готовы спорить, и не готовы затыкать оппоненту рот полицейскими дубинками. На мой взгляд, это огромный шаг вперед в развитии нашей политической культуры.

Вообще занятия правозащитой регулярно сталкивают с какими-то сложными вопросами, порой не имеющими однозначного решения – и выгода правозащиты в том, что она не позволяет искать решения и выбирать свой путь, руководствуясь одной лишь идеологией. Она заставляет постоянно поверять идеологию жизнью. Как говорится: «Слова опровергаются словами – но кто опровергнет жизнь?» Идеолог может витать где-то в мире фантазий – и прожить там всю жизнь, еще и убеждая в правильности своих фантазий всех, кто захочет слушать; но для правозащитника это невозможно. Если он не будет жестко сверять свои взгляды с реальностью, если не будет открыт для того, чтобы постоянно свои взгляды пересматривать, уточнять, сверять с реальностью – он никому не поможет и ни одного дела не выиграет. Думаю, каждого, кто прошел через это – не просто «играл в правозащиту», а хотя бы пытался серьезно этим заниматься – правозащита сильно изменила.

Это достаточно опасный путь – ты можешь сильно переоценить то, что казалось незыблемым, можешь и разочароваться в том, во что верил. Но это и неоценимая школа жизни. Особенно для политика.

Тема моего выступления заявлена как «Итоги и задачи». Что сказать о задачах?

Ситуация сейчас в каком-то смысле парадоксальная. В течение последних десяти лет наше государство идеологически сделало полный разворот и сейчас, можно сказать, ударно выполняет мечты и чаяния национал-патриотов 90-х – начала 2000-х. Твердая рука? – пожалуйста! Сажать за русофобию? – легко! Приструнить либералов? – да, на всех углах ругаем и поносим либералов, тортами и яйцами в них кидаем, радуйтесь!
Но мы не радуемся – потому что наши запросы сильно изменились за эти десять лет.

На мой взгляд, потенциал русской правозащиты в том формате, в каком она возникла и эти десять лет просуществовала – исчерпан. В очень большой степени связано это с тем, что она существовала именно как часть национального движения – а само национальное движение сейчас, вы это знаете, находится в глубоком кризисе. Откровенно говоря, его больше нет. Оно развалилось – и кто-то должен собрать его заново, уже на других принципах, не пытаясь вливать новое вино в мехи ветхие. И русская правозащита должна либо стать элементом этого нового движения – либо дальше существовать самостоятельно.

Определенно не в том полулюбительском формате «хобби», как до сих пор – она должна стать намного более профессиональной, жесткой, эффективной. И, возможно, иметь намного более четкую, ясно выраженную собственную позицию, отличную от позиции политических лидеров – а не служить при них «отделом добрых дел». В конце концов, правозащиту невозможно отделить от политики – но мелкими практическими задачами, необходимостью с кем-то дружить, кого-то лоббировать, под кого-то прогибаться и т.д. правозащита не связана. В этом ее сила.

Но, возможно, переформатированием русской правозащиты должно заниматься уже следующее поколение – те, кто моложе, не обременен печальным опытом, у кого гибкая психика и ясный взгляд на мир. Например, кто-то из вас.

 

Наталья Холмогорова, глава Русского Общественного Движения

 

Опубликовал автор Melissa